Виктор СУХОРУКОВ: "Взрываю за собой мосты"


- Что бы я ни делал, должен делать с любовью. Даже если играю убийцу. Чтобы играть достоверно, я должен его любить. Обаяние необходимо. Я должен быть, как ни странно, обаятельным - для еще большей ненависти зрителей к моему персонажу. Сладкий яд сильнее горького.
- Виктор, поскольку все начинается в детстве, с него и начнем. Скажите, какие сказки вы любили в детстве: волшебные, бытовые, сатирические, страшные?
- Те, которые приносили человеку богатство без труда. До сих пор помню сказку про камень, под которым была нора, а в норе - клад. Ты мог в эту нору залезть и взять все, что унесешь. Но при этом должен быть голым. А много ли можно унести, когда при тебе нет карманов? Но мне нравилась эта хитрость, этот приказ о перевоплощении (человек голый ведь совсем не тот, что одетый).
В сказках ко всем героям я относился, как к живым людям. Будь то пушкинская "Мертвая царевна" или сказка про сестрицу Аленушку и братца Иванушку, или "Гуси-лебеди".
Я верил в молочные реки и кисельные берега. В школе, когда нам предложили написать сочинение о своих фантазиях (может быть, тема - не от очень сытной жизни), я придумал фонтаны из газированной воды, дожди из леденцов, шоколадные статуэтки в аллее парка, где можно было остановиться и откусить у статуи палец.
- А страсть к перевоплощению в детстве в чем-то сказывалась - в желании передразнить или обмануть, например?
- Конечно. Мне кажется, дразниться - вообще удел детства. От этого получаешь удовольствие и доставляешь его другим. Особенно взрослым. Ребенок тщеславен и умен. Мы и хитрили, и обманывали. А уж как разыгрывали! Я разыгрывал, когда мне было четыре года.
В то же время, я был страшный фантазер и мечтатель. Помню театр марионеток, который привозили в детский сад, устанавливали картонно-тряпочный короб и на веревочках разыгрывали за 20 копеек спектакль. Я не видел этих веревочек и верил, что человечки - живые, а веревочки только для того, чтобы нас обмануть, будто это - куклы.
- Кто-нибудь углядел в детстве ваш дар?
- Взрослые говорили: "Ой, Витька, быть тебе артистом!" Это меня очень подогревало. Мне казалось, они угадывали мои желания. Хотя откуда они у меня, сам не знаю. У меня не было ни библиотеки, ни музыкальных инструментов. Дом был бедный. Телевизор-то, "Волхов-Б" за 160 рублей, появился, когда мне было уже за пятнадцать.
- А семья была большая?
- Мать, отец и трое детей. По тем временам - нормально. Но жили бедно. Родители не умели наживать, у нас всегда были долги. У меня были брат и сестра. Сестренка и сейчас жива, я ее очень оберегаю, стараюсь ей быть и отцом, и братом. А вообще в семье были очень трудные отношения. Мне даже себе это трудно объяснить. Мать меня не особенно любила, не особенно жаловала и вся родня. Мои глаза всегда глядели в другую, чем у всех близких, сторону.
Я все время что-то выдумывал, что им казалось нелепым. Даже когда поступал в театральный институт, они отнеслись презрительно. Отец поспокойнее, понежнее. Он у меня вообще был тихий человек и больше других меня любил. А мать говорила: "Куда лезешь? Кому ты там нужен? Давай уж на фабрику - это наш уровень, наша территория".
- Они были фабричными людьми?
- Фабричные. Мать - ткачиха, отец - чистильщик машин. А я всю жизнь наводил в доме марафет, порядок. Мне казалось, что именно в чистоте - богатство быта. Если нет серванта - надо облагородить буфет, чтобы выглядел дорого. Я и кусочки хлеба заворачивал в фантики от чужих конфет, чтобы представить: это - мои шоколадки. В этом и есть богатство нищеты - фантазия, желание устроить вокруг себя красивую жизнью. Марки и спичечные коробки я не собирал, это мне было неинтересно. Но собирал фантики, газетные кадры из фильмов. А если попадался журнал "Советский экран" - это был огромный капитал.
- Виктор, есть ли у актеров момент стыда при переходе в другой образ?
- А как же! Только наступает он у всех в разное время. У меня этот рубикон стыдливости, когда надо раздеться и войти в другую историю, в другую биографию, в другую шкуру, возник в счастливый период - у Петра Фоменко. После института он взял меня в Театр Комедии. Именно он меня раздел. И сделал это тонко, изящно и мудро... Он меня оголил, а я стыда почти и не почувствовал. Еще в армии, когда мечтал стать актером, я говорил: "Да я готов хоть в порнографическом ателье сняться, если это нужно, чтобы поступить в театральный вуз. В дембельском альбоме мой друг Цыганков написал мне: "Виктор, чтобы стать актером, не обязательно фотографироваться в порнографическом ателье". Он не понимал, что я имел в виду не порнуху, не голое тело, а то, что готов продать душу дьяволу ради этой профессии. Ведь мне все время внушалось: актерство - это грех, разврат, блядство, наркомания, порочный образ жизни. Я в это, правда, мало верил, потому что думал: "Да, я хочу стать актером, но я ведь - не порочный". Ничего, думаю, посмотрим, поглядим: не понравится - сбежим. И попал в руки Петра Фоменко. Он меня раздел, но мне не понадобилось фотографироваться для порно. Хотя стыд, бесстыдность, в хорошем смысле, я почувствовал. Еще цепляло, когда критиковали, задевая глубоко личное. Это было горе. А сейчас мне и на это наплевать. Почему? Может быть, дело в профессии, может быть, в привычке. Или, возможно, уже настолько вжился в состояние, когда и не знаю, где играю, а где живу. И не жалею об этом. Ведь теперь меня трудно обидеть или оскорбить. Потому что слова "Я" и "профессия" меняю местами - "профессия" и "Я". Правда, сейчас тяжело, когда профессия предает и не дает накушаться.
- Отношения актерского "Я" и профессии подразумевает некую ответственность. А театр - игра. Если к тому же запутаны отношения между игрой и жизнью, придуманной и не придуманной, то где же ответственность?
- Ответственность и есть разумная игра. Я же не шизофреник, не больной человек. Это больной человек может не сознавать, что он делает, а я сознаю. Игра - это шизофрения, которой руководит разум. Я отдаю себе отчет, что за это люди заплатили деньги. И не дай мне Бог обидеть их. Я могу ввергнуть их в шок, вызвать замешательство, раздражение. Но - не оскорбить, не унизить. Это и есть ответственность.
- Искусству нужен допинг - женщины, алкоголь, езда на лошади?.. Или это только вопрос внутренних ресурсов?
- Допинг - только приправа. Основное - в самом человеке. Чтобы включиться в игру, мне допинг, чаще всего, не нужен.
- Случаются разные авторы, разные партнеры, разные режиссеры. А что питает постоянно?
- Вернемся к детству. Мне и там было тесно в своей оболочке, я должен был быть еще чем-то, еще кем-то. Может быть, в этом есть какая-то ненормальность, я не знаю.
- Быть может, чтобы нечто понять и почувствовать, надо выйти из собственной оболочки?
- Не то, чтобы выйти... Освободить место для игры. Для меня игра - суть моя. Смог бы я сегодня прожить без нее? Наверное, смог бы. Но, скорее всего, спился бы. Или стал бы заполнять место игры чем-то другим. Изнашивал бы себя, чтобы не мучаться ностальгией по актерской игре.
Откуда это? Не знаю. Может быть, я был избалован позавчера, не наелся сегодня, но мне кажется, что сегодня я готов для завтрашней игры: есть желание, здоровье, силы, оптимизм, кураж - все, что необходимо, чтобы удивлять публику, радовать ее и вызывать интерес своим лицедейством.
В начале пути мне хотелось нравиться (как, видимо, и всем). Потом понял: это - невозможно. Даже проходящий мимо человек, которого совсем не знаешь, вызывает порой чувство неприязни. Так и в актерском деле. Всем нравиться не можешь, а вот вызвать интерес своим голосом, своим тембром, своим поведением - игрой, одним словом, я могу.
- Обязательно ли должна существовать какая-то связь между жизнью героя и собственной жизнью? Или у творчества другие каналы?
- Одно может объединять - любовь. Даже если персонаж, образ (не люблю это слово) тебе не нравится. Если не сумеешь полюбить его - не берись, не получится. Вернее, получится идеологический образ, ибо ты будешь демонстрировать свое отношение к этому человеку. А надо играть не отношение к персонажу, а его самого. Это не значит вживаться в роль (фигня полная!). Вжиться в роль невозможно.
Если я надеваю чужую рубашку и говорю, что я - Цезарь, то вы ведь понимаете, что я - не Цезарь. А вот играть роль - да, с этим согласен. И что бы я ни делал, я должен делать это с любовью. Даже если играю убийцу. Чтобы играть достоверно, чтобы мне поверили, я должен его любить. На время игры.
- Здесь, кажется, пропущено какое-то звено. С одной стороны, актер должен любить своего персонажа. С другой: что это значит - полюбить убийцу, даже на время игры?
- Должен быть интерес к тому, что ты делаешь. Когда мне дают роль, я думаю даже не о пьесе, а о том, кого мне предстоит играть. Если мне человек неинтересен, я не буду браться за роль. А какое звено пропущено?
- Интерес к своему персонажу понятен. Непонятно, из каких источников рождается любовь? Может быть, это уже какие-то религиозные дела?
- Конечно. Это - буддизм. То, что я играю, становится на время игры моим. А как я могу себя ненавидеть? У меня был, правда, один случай, когда играл в фильме "Про уродов и людей". Я ненавидел этого человека, я его полностью не принимал. Но я знал, что с этим неприятием, с этим презрением и ненавистью не сыграю его обаятельным. А обаяние необходимо. Я должен быть, как ни странно, обаятельным - для еще большей ненависти зрителей к моему персонажу. Сладкий яд сильнее горького.
- В литературе это удивительно умел Достоевский. Самый отъявленный негодяй у него написан изнутри, а потому не просто достоверен, но убедителен и психологически, и в своих логических построениях. Через несколько страниц ты уже на его стороне, а потому катастрофу и преступление его воспринимаешь как свои собственные.
- Содрогаешься, потому что успел полюбить. Конечно, здесь есть провокация со стороны художника, желание воздействовать на умы, быть не только иллюзионистом, но и гипнотизером, экстрасенсом. Это - высший пилотаж. И тут стократно повышается ответственность: не навреди!
- Поскольку мы договорились, что личность актера так или иначе связана с личностью героя, хочется спросить и о проекте, о котором сегодня многие говорят: Сухоруков будет играть Макбета. Виктор, что внутренне подвигло на эту роль?
- Человеческое любопытство и чувство сопротивления. Когда долгое время говорят: "Это не твое, это не твое", думаешь: "А что же мое?" И хочется сыграть.
- А собственно, "Макбет"?..
- А я скажу, сейчас скажу. В свое время я с Тростенецким год репетировал в режиме эксперимента Аблеухова, героя романа Андрея Белого "Петербург". Близкие мне люди, режиссеры, хорошо, казалось бы, меня изучившие, говорили: "Это не твое, ты зря взялся". А Тростенецкий работал, мучался вместе со мной, искал во мне, сочинял вместе со мной - верил. И я, конечно, ему ноги мыть буду. Хотя бы за то, что он рискнул, попробовал. В этом и есть тайна, наркомания нашей профессии. Спектакль не вышел не потому, что у меня не получился Аблеухов, - по другим причинам. Аблеухова бы я сыграл очень достойно.
Теперь что касается "Макбета". Само слово "искушение"... Мы хотим ставить спектакль об искушении. Не о власти, не о предательстве, а об искушении. Человеку сказали: тебе будет то-то, то-то и то-то. Первое желание совпало, второе совпало, а третье никак не подоспеет. И он начинает его подгонять. Человек пытается подогнать судьбу под предсказание. Ему предсказали, что он будет королем, а тот гад все живет и живет. И леди Макбет ему говорит: "Надо убивать, тебе предначертано". Тут неважно, какой Макбет, - лысый или кудрявый, старый или молодой. Речь идет о вещах, которые могут коснуться каждого из нас.
К черту придуманный кем-то стереотип: Гамлет должен быть таким, Макбет - таким, Екатерина - эдакой. Конечно, ненормально, когда персонаж говорит: "Мне четырнадцать лет, я имею право требовать от вас..." - а ему восемьдесят. А когда в пьесе речь идет о таких ценностях, как любовь, ненависть, предательство, победа, добро, зло, - они не подвластны ни возрасту, ни времени. Бродский хорошо заметил: человеческие отношения какими были в Древнем Риме, такими остаются и сегодня - меняются только одежды. Как были самоубийства, когда еще не было телевизора, автомобилей, самолетов, так они остаются и сегодня, когда уже есть Интернет и (как ее?) виртуальная реальность.
- Еще об одном вашем историческом персонаже и об отношении к нему - я имею в виду Ленина. Был фильм по Довлатову "Комедия строгого режима", потом эстонский фильм "Все мои Ленины". Последний раз, насколько помню, в роли Ленина вы появились на сцене БДТ в день его юбилея. И везде он - фигура фарсовая. Это дань времени или глубинное отношение?
- Как бы ни изменялись времена, Ленин для всех нас останется фигурой исторической, в одном ряду с Цезарем, Македонским, Наполеоном, Гитлером. Совсем маленьким я, конечно, об этом не думал. Выйдя из мавзолея, сказал: "Надо же, так долго лежит и так хорошо сохранился! Наверное, чем-то намазали - очень пахнет". Он не был для меня тогда ни великим, ни вождем. Потом в школе сочинял про Ленина стихи и думал о нем так, как мне внушили.
Сейчас - другое. Но от памяти о нем - я говорю о своем поколении - мы все равно не уйдем. Так же как от памяти о том, что родились все мы в Советском Союзе. Пусть это была страна, сращенная из искусственных полипов, но я родился именно в ней, а меня об этом заставляют забыть. Дело вовсе не в ностальгии. Мне нравится сегодняшняя Россия, я уверен, что мы выберемся к пристойному будущему. Но не со стертой памятью.
Мы и сейчас живем неплохо. Трудно, конечно, но неплохо. Нищие, алкоголики, бандиты были всегда, только раньше их ссылали на 101-й километр. Сейчас не ссылают. Правда, как остроумно заметил один мой знакомый, все предыдущие сто распахнуты настежь, и по ним гуляют нищета и криминал.
Теперь Запад нас испугался и стал притворять границы, об открытости которых раньше так пекся. Я это испытал на себе, когда меня не хотели пускать в Штаты, чтобы я, не дай Бог, чего-нибудь там не заработал. В конце концов, предупредили: "Только на сцену не вздумайте выходить!" "Да что же вы, - говорю, - мужики! Что я, наркоделец какой-то? Какой вам ущерб, если мои соотечественники на Брайтон-бич дадут мне за выступление двести долларов на пряники?"
В общем, получилось: за свои пятьдесят лет я был десять дней в Германии по путевке "Спутника", несколько дней в Карловых Варах и сейчас в Америке, где мы снимали "Брат-2".
- Как раз о "Брате" я хотел спросить. Не об игре Сухорукова, а о том мире, в котором он существует. Меня пытаются убедить, что эта вымышленная реальность, населенная проститутками, наркоманами и килерами, и есть настоящая реальность. Здесь все дозволено, и все, что дозволено, можно совершать с ясными глазами. Например, убивать. Не обязательно из чувства справедливости. Просто можно. Вот уж где нарушено чувство ответственности художника, если вернуться к началу нашего разговора. Как актер Сухоруков ощущал себя в этой ситуации?
- Сейчас я скажу очень важную вещь, ради которой, может быть, и пошел на эту беседу.
Я закончил в свое время, не наигравшись по-настоящему и не получив основательных дивидендов, с Лениным. И сказал Владимиру Ильичу: "Прости, прощай!" Все, больше я Ленина не играю.
О "Брате". Это еще одна моя страница жизни. Я немного удивлен, что резонанс есть до сих пор. И хочу сказать: для меня это - творческая удача (говорю как эгоист) и радость - благодаря этому фильму и этой роли, я получил известность, популярность, молву, любовь. Может быть, и ненависть, и презрение. Но я признан, меня узнали. А ради этого и живет актер. Замечены мои способности, мой труд, замечено, что есть на земле Витя Сухоруков.
Был такой фильм - "Фантомас". Казалось бы, никакого отношения он не имел ни к нашим привычкам, ни к нашему образу жизни. Но вспомните, как после проката этого фильма, поджигались сараи, гаражи, подъезды, отрезались трубки от телефонов-автоматов. И везде - от туалетов до кинотеатров - можно был увидеть надпись "Фантомас". Нагадят, напакостят, навредят, сломают, взорвут и пишут: "Фантомас", "Фантомас", "Фантомас".
Но сегодня я, слава Богу, не знаю ни одного факта отрицательного воздействия фильма "Брат" на молодые умы, которых могла бы увлечь эта лже-робингудовская тема.
Другое дело, что фильм взбудоражил. Меня радует, что народ спорит, значит, что-то болит, значит, мы, оказывается, не зомби, мы дышим, мы хотим думать, мы хотим чего-то иметь. Хотя, может быть, я идеализирую ситуацию.
И еще: я на "Кинотавре" сказал: "Подождите, придет время - и снова полетят журавли, и наступит весна на Заречной улице, и переселимся мы в новые дома, в которых будем жить, и у каждого появится своя высота. Поэтому, как бы вы ни относились к фильму "Брат", это - продукт нашего времени. Завтра будут новые фильмы и новые истории".
- И все-таки с "Братом" вы расстаетесь сегодня. Почему?
- Я боюсь превратиться в "ихтиандра". Иду по улице и слышу: "Вон главный брат страны идет". Или: "О, братишка! О, братан! Здравствуй, брат!" Если на меня повесят ярлык Ихтиандра, Сухова или еще кого-нибудь из киногероев - остановится моя карьера. Я не хочу быть вечным "ментом".
- Опасность быть заслоненным своим героем понимаю. Существует и еще одна опасность, я бы сказал, более тонкого и искусительного свойства: попасть в собственный типаж. Вот у актера Сухорукова - энергичного, обаятельного, глубокого, остроумного - персонажи все больше, говоря по-школьному, отрицательные. Это не пугает, не удручает?
- И угнетает, и мучает. Я начинаю снова и снова беспокоиться. Недаром согласился сняться в музыкальном клипе группы "Капучино" - я там танцую с веселыми девчонками в цветной рубашке под пальмами, среди крокодилов. Этим хотел заявить: "Я не только бандит и садомазохист, я - веселый, смешной, глупый". Любой уважающий себя артист всегда борется за то, чтобы быть разным.
- В связи с этим мне вспоминается телевизионный фильм об отношениях Блока со своей женой - Любовью Дмитриевной Менделеевой, в котором я принимал участие. Заканчивается он стихами Блока. Только из титров я узнал, что читает их актер Виктор Сухоруков. Поразительно!
- Когда меня пригласили для этой работы, я подумал: "Боже мой, вы, наверное, ошиблись!" Уже привык к тому, как меня воспринимают остальные. Хотя лирическая струя и есть во мне самое главное. Замечательное чувство, когда в лирических ролях сам себя не узнаешь и не знаешь, как ты это сделал. А в Блоке я, знаете, почему победил? Я выключил всю игру изнутри, у меня живот был отключен от профессии, я не использовал профессию, поэтому получилась такая интонация.
Что же касается опасности попасть в собственный типаж... Мне это не грозит. Я пожертвую. Даже если кино закроет передо мной ворота. Даже если весь мир остановится и скажет: "Мы тебя не снимаем ни в чем другом, кроме как в роли убийцы. Будешь?" Я скажу: "Не буду". Я уйду на хлеб и картошку.
Разное бывало в жизни, и не такое еще бывало. Но я всегда не просто сжигал, я взрывал за собою мосты. Так будет всегда.

Николай КРЫЩУК.

P.S. Уже прощаясь со мной на улице, Виктор сказал: "Я разрешаю написать в газете, что сегодня, несмотря на близящийся юбилей, предложенную главную роль и обещанное звание заслуженного артиста, Сухоруков подал заявление об увольнении из Театра Комедии".








Hosted by uCoz